BUTCHER''S WIFE, или КАК УМИРАЛА ЛЮБОВЬ. КАК ЕЕ РАЗДАВИЛИ, и затем отчищали ее слякотную раздавленность с ботинка.

Aziz jan

Ya seichas napishu to, shto ty i tak znaesh. Etim shriftom, tak kak ne uveren, shto u tebia yest russkiy. Po-russki, tak kak ne uveren, shto ty ne pochuvstvuesh alienated, yesli ya napishu po-anglisyki.

Ya khotel prosto tebe skazat, kak Pushkin: ya vas liubil . . . liubov yeshchio, byt mojet . . . v dushe moey sokhranila ugoliok (tut ya otoshiol ot Pushkina). Ty prava, shto posle togo, shto proizoshlo, ne vkhodish v kontakt. Eto ne znachit, shto ty, takje kak ya, ne dumaem drug o druge kajdye . . . ya—polchasa. Ty—navernoe, dva chasa. Ya budu iskrenen i chesten, kak vsegda. Inache ya ne umeyu. Yesli eto tebia oskorbliaet, izvini.

Ya tebia liubil i liubliu chistoy liuboviu. K sojaleniu, v nashi otnoshenia vkralas kakaya-to strannaya realnost. Ya znayu, shto ty ochen serdita na menia. Navernoe, v chastnosti potomu, shto ya v tvoem vospriatii tak legko iskliuchil tebia iz protsessa rabochego—proektov, idey i tak dalee. Ty znaesh, mne pravda legche bez nujdy soglasovyvat s toboy. My pravda seriozno povliali negativno na moi vozmojnosti rabotat chisto—bez raschiota—shto ty delaesh, govorish i t.d. Izvini menia, poj-sta, yesli mojesh: eto ne prosto rabota. Eto—moya jizn, ochen vajnaya ee chast, ya pojertvoval radi nee mnogim—skajem, bolshim vremenem s detmi . . . ya znayu tebe trudno i ty eto ne zaslujivaesh. No ya—kak by ni byl divided—tselen—ya soglasen na liuboy challenge, no ne na tot, kogda ty, znaya menia doskonalno iznutri, kritikuesh menia izvne, ili prosto—kogda ty, ne jelaya byt moey . . . Jenoy? Glavnoy jenshchinoy? Khochesh prosto rabotat so mnoy. Eto idiot v pakete. Vsio vmeste. Ya—ne razdelim. Nadeyus, ty poimiosh. Ya ne khochu tebia iskliuchat, i vykliuchat, no . . . tak uj proizoshlo, shto mne bolee priemlemo ogranichennoe ponimanie i uchastie liudey kak X, Y, Z, chem omnipresence tebia—v situatsii, kogda ty ne so mnoy . . .

Yesli ty posmotrish vglub sebia, ty soglasishsia, shto to je samoe ty delala so mnoy—do kakoy-to stepeni, v lichnykh otnosheniakh—ogranichivala . . .

Tak shto nadeyus ty poimoish. Eto prosto to, shto u menia yest. I ya ne mogu etim jertvovat. I u menia net sil i avtoriteta rabotat s toboy v takom rejime. Poj-sta, ne poimi prevratno: yesli by ty ne ushla pervaya, ya by navernoe ushiol. Konechno, ty mojesh ne verit etomu, no krizis byl serioznyi.

8.4.03

Date: 8/12/02 4:17:06 AM Eastern Daylight Time

latish here, no lusin, but astgh astgh astgh (or how
spelled?) and one more perpendicularly situated to the south of the
second lantern - just made that up in fact, as felt like drawing
lines, just made up the image of mulberries falling as heavy as
grushi on the sun-drenched, asphalt sweating sidewalk and the little
rubbies rainbowing from old pink to crimson and bloody, and the
sweet smell caught on your skin from them. a glass of mulberry
colored wine, a moon-skin beauty next to me, and darkness and chill
of autumn in marrow, and a lot of words born of that swift talk
tonight, and strange relish of your work voice and mine, and relish
of which tones did not sound and wish for them to ring like clouds
and a space their absence opened, and need to tell you about what
filled that space, like the chilled and ancient air under a ceiling
of a stalactite-ornated cave, no, we have not spoken about the
phenomena you mention in last letter and to many of them i have
ties, but there s lot of unorganic analogues to these we did not
speak about either - the very brackish water, then refine and -- a
lava cameo, perhaps sulphur, too. wanted to begin from an importance
of a closer order though and did not manage, so put this to the
beginning in your reading: met your akok on a red horse today,
naked in a stream and his being was beautiful and he agreed with the
stikhea of water with deep silent joy (vodkin), and then sarian and
pafnutia of middle eastern tingles, veils and their sshhhshhhs in the
darkness. and what wanted to say as well - no, no whatsoever, irony
in my family comment (sorry have to say this now, but because not
seeing the expression around your lips when telephone) , and then a
prodolzhenie of yesterday’s wondering -- wonder what social
category/what criteria from which human lines of thought to judge
what is contradictory? then synchronicities come to mind,
aristotelian logic, archetypes and now am catching my mind and your
hand not to want to outspeed the absorption capacity of a second, but
perhaps it is endless, most likely in fact at least much bigger than
people''s own and their expression/communication/fabulation media''s.
so some burnt milk on me to know that what is not now will be or
will not be, that is a certain steel as well. an obsidian obsession
- here the easy pun in our language let s suspend, and think of the
process of obsidian being born and why. a mulberry of sir, a bush
above a marq.

Я тебя не буду беспокоить этим письмом и такими письмами много. Я не пойду по пути, по которому уже однажды шёл, входя в диалог с тем, что не получилось. Просто я хочу себе объяснить кое-что, и в соответствии со своей функцией твоего «ментора», надеюсь, тебе будет интересно это читать, надеюсь, тебе не будет больно это читать. Это не попытка сделать тебе больно, и не попытка утешить меня. Это просто честная попытка анализа некоторых моментов того, что произошло. Я очень надеюсь, что ты прочтёшь. Если так, дай мне знать, пожалуйста. Если же ещё и ответишь, добавишь штрихов, комментариев, то я буду очень счастлив (хотя не очень надеюсь). Отвечать можно любым шрифтом, можно и просто на английском, если тебе так удобнее.

Всё же нельзя поменять человека—тем более такого определившегося, как я. Слова для меня—мой основной инструмент. Поэтому я всё же смею писать это письмо тебе. Я не боюсь того, что у нас может быть дискоммуникация. Будем общаться осторожно. Со своей стороны, обещаю тебе сделать всё, чтобы тебе не было трудно общаться со мной. Но если ты так решишь, если тебе правда трудно (не из-за моего поведения, а из-за себя), то обсудим, как сделать, чтобы это перестало быть фактором.

Как ты, наверное, знаешь, я всю жизнь мечтал о женщине-партнёре, с которой разделю секс, любовь и приключения. Кто-то, с кем у нас какой-то огромный совместный космос. Я её представлял себе как длинноногую, красивую, с хорошей грудью, прекрасными длинными волосами (если возможно, то светлыми), умную, знающую и любящую искусство, элегантную и очень независимую. Её любовь ко мне могла быть довольно свободной, лишь бы это зиждилось на взаимопонимании.

К сожалению, жизнь меня научила двум вещам: что чуть подходящие к такому описанию женщины отказывали мне в любви, и что даже не соответствующие этому описанию женщины часто отказывали. Теперь ты, может, понимаешь две вещи—во-первых, почему я пошёл на усерьезнение отношений с тобой (так как ты более или менее соответствовала моему идеалу женщины) и почему я такой «циничный» и так хорошо умею рассуждать в рамках парадигмы отношений, базирующихся на власти, выгоде и так далее (вкратце, теория игр). Последнее—результат в основном моих нелёгких отношений с женщинами. Я думаю, ничего нового пока ещё тебе не сказал. Я не стал однозначно и полностью циничным, но пытался быть умным. Сохранять надежду, что когда-нибудь мой идеал всё же получится. Теперь же, после того как мы с тобой прервали отношения, я должен для самосохранения немножко рассуждать в этой парадигме, пользуясь утешениями типа «ну что ещё можно было ожидать, я же себе говорил, такова моя карма» и так далее. Дело в том, что, как ты знаешь, я очень неуверен в себе (а кажусь таким уверенным, и в чём-то очень уверен—но не в себе). Эта неуверенность, скажем, возникает не из-за моего скромного финансового состояния, а из-за моей внешности. С самого детства я не был физическим мальчиком и страдал от отсутствия таланта в спорте, от неумения состязаться в физических играх или драках. Я знаю, что мой идеал был бы легче достижим, если бы у меня были более покатые и развитые плечи. При всём моём уме и умении достигать того, чего желаю, я никогда не удосужился, скажем, всерьёз заняться спортом—хотя бы ради того, чтобы девочки видели, что у меня покатые плечи. Может, потому, что знал, что всё равно не поможет . . . А может, если бы самая первая моя большая влюблённость—Прдуи, полюбила бы меня таким, каким я был, то всего комплекса и не было. Из той же серии—очки, а не контактные линзы, или то, скажем, что я водил тебя в свой грязный вертеп, одевался не так, как, я знал, ты бы предпочла. Тут такая логика: если полюбит, то не за внешнее. Если за внешнее—то не надо. Вместе с тем я прекрасно понимал, что сам-то я очень даже люблю также и за внешнее. А также (скажем, упоминание денег выше) что женщины любят мужчин со средствами. Что это часть шарма мужчин.

Теперь о том, что произошло. Я плохо помню хронологию, но помню первый обед в Финке и поезд, где ты, чуть пьяная, чуть ли не хотела целовать меня, а я быстренько ретировался. Потом помню Москалию, лифт, где ты сказала, что в каком-то смысле любишь меня, а я посылал тебя обратно к Л. Тогда я ещё не думал ни о чём вообще и тут же забыл об этой истории, как о части вечеринки. И честно говоря, после той истории с Биллом мне всё же кажется, что именно ты, а не я начала первой целовать меня. Это было для меня открытием—что ты можешь пойти на такое. Для меня это было очень существенно. Хоть я и тогда ещё не был влюблён в тебя, но я полностью поменял своё отношение к тебе: ты стала для меня женщиной, может быть, доступной. Рубикон был перейдён.

Ну хорошо. Я пошёл на развитие этой линии как на определённое приключение, всё же надеясь на благополучный исход. Что я не могу вспомнить, это когда именно влюбился в тебя. Я многим женщинам говорил, что пока не пересплю с ними, не могу полюбить—может, так и было с тобой? Хотя точно помню, что после первого секса (не только в Северстоле и у нас в квартире, так сказать, секса всухомятку, не только в Кембервиле, но после первого настоящего секса—в гостинице—я всё ещё не был в тебя влюблён). Наверное это произошло сразу после этого. Я не помню, что мы потом делали.

И тут возникла ситуация с Бель. Наше общение с тобой развивалось, и я чувствовал огромный стресс от того, что не могу свободно общаться с тобой. Ты это, быть может, по-другому воспринимала. И вот тут начинается тот момент, когда моя жизнь пошла кувырком (к счастью не полностью).

Спасибо тебе за то, что было между нами. В этом было много прекрасного. Это, пока развивалось, говорило мне, что мой идеал возможен. Правда, я ждал, что скоро ты поменяешь свои приоритеты и скажешь, что я твой главный мужчина—ну а там, я сам прекрасно знаю, что значит любить нескольких одновременно, так что мы бы нашли общий язык.

Я не знаю, какое впечатление на тебя оставлял, но наверное, намного более светлое, чем сейчас. Это потому, что я шёл по процессу очень долгого разговора с тобой, шаг за шагом, потому что и сам понимал, что ты молода, неопытна и не знаешь, что всегда надо стараться рассуждать чётко, даже если это кажется грубо или цинично, но также чувствовал, что ты просто такая: нежная и с трудом воспринимаешь логику более чёткую, или претендующую на большую чёткость, чем твоя. Может я и не прав, и моя логика не чёткая, или твоя была не менее чёткая. Одно было ясно: в тебе есть огромный потенциал, если не актуальность, интеллекта, ты чувствительна до уникальности и артикулированна так, как немногие люди. И талантлива, кажется. Я возвращаю тебе те комплименты, что ты дала мне в субботу. Поэтому я понимал, что хотя торопиться не надо, но ты вполне способна понять чёткую логику и не обидеться, или не обидеться безоглядно.

Итак, я в тебя влюблён. Тут и Бель, и работа, и дети, и путешествия—не думай, что я считаю, что ты когда-либо говорила мне, что хочешь быть со мной в будущем. Даже это ты говорила, но в очень поздние, последние времена. Когда произошёл перелом—и я уже мучился. Очень долго мы не смели составлять планов вместе. Португалия, Прага, Куба . . . Когда эти фантомы начали возникать, это укрепило мои надежды. Спонтанность, этот Дамоклов меч . . . Как я мучился от него! Я не так молод, чтобы тратить безоглядно энергию, хотя теоретически очень люблю спонтанность. Ты намного энергичнее и безогляднее поэтому в повседневной жизни—и то, что для тебя было просто чем-то случившимся, обогащающим твой опыт (чем-то очень большим, я не отрицаю, но не самым главным в жизни и планах, не последним шансом), для меня было чем-то, на что ещё один момент такой ценной жизни потрачен—и если уж потрачен, то это имеет смысл только в том контексте, что мы движемся к совместному бытию. Но почему? Почему бы не иметь просто лёгкие отношения? Где мы (я) отпустили вожжи? Я думаю, в частности я про себя думал, что если я поставлю всё ва-банк, ты вернее станешь моей. Ещё одно: было бы прекрасно иметь тебя просто любовницей, но может, подсознательно я понимал, что такую своенравную (в хорошем смысле) девушку это не удовлетворит, она не согласится, и твои мучения по поводу двойственности ситуации подтверждали моё это понимание, и поэтому я увеличивал обороты, чтобы ты не остановилась: я показывал, что это очень серьёзно, чтобы «завоевать» тебя. Ты же очень технично каждый раз улепётывала из так искуссно расставленных мною силков ;-) . . . В конце концов, я захотел тебя серьёзно. Твоя личность меня влюбила в себя настолько, что я просто не мог держать дистанцию: мне казалось, оттолкни я тебя хоть раз, предъяви хоть какую-либо претензию, и я тебя потеряю навсегда.

Почему не держал дистанции? Я тебя вытаскивал из твоей «скорлупы», но почему сам тоже вытаскивался? Я не знаю. Тут смешалось многое. Наложение контекстов. Стресс. Вера в то, что ТАКАЯ совместность, ТАКОЕ общение возможно в моей жизни. Социальный фактор—появляться вместе с тобой где-либо было гордостью для меня. Вспомни дядю Карамболена. Но также и отношения с Бель, её прямизна—она укрепила моё внутреннее мнение, что пары должны быть верны друг другу. Какой-то период я был так в тебя влюблён, что был уверен, что ты будешь моей единственной женщиной, что больше мне любви не надо будет, и даже секса с кем-то ещё. Я пытался противостоять этому нахлынувшему океану как мог, затевал кое-что с Бель, другими женщинами—но постепенно это стало всё бессмысленно. И ты мне это дарила—или мне так казалось. Ты не противостояла мне. Построению нашего совместного космоса. Наоборот, способствовала. Скажем, слово Азиз. Ты знаешь же, что общим «тайным» именем обмениваются только интимные влюблённые (я и Быж долгое время называли друг друга «толст», хотя оба худы).

Может, ты не понимала, что в этом космосе общим является ВСЁ? Что нельзя любить только часть? Или ты сама просто не знала, что ты чувствуешь ко мне? Что я чувствую к тебе?

И тут твоё поведение, конечно, сыграло огромную роль. С одной стороны, ты всё делала правильно: честно меня предупреждала, что между нами ничего долговременного не может быть. С другой стороны—сознавалась, что не можешь мне противостоять. Вернее, не мне (я тебя не считаю, что «преследовал») а своему чувству ко мне. Мне же казалось—ещё немного, ещё поднажать—и всё решится.

Это письмо не войдёт в «роман». Это и не попытка продолжить наши любовные отношения. Это и, почти, не попытка «психоанализа», а просто попытка анализа и, так сказать, извлечения уроков. Может быть в пылу страсти ничего нельзя было поделать. А может быть, и можно было. Например, мне казалось, что так дарить мне свою жизнь, как ты даришь, невозможно, если ты не собираешься однозначно быть моей. Скажем, покупка киткатов для меня, зная, что я люблю это. Реакция на мою одежду. Такие мелочи очень опасны: ты даёшь этим намного более, быть может, преувеличенный месседж, чем имеешь в виду.

С этим смешался твой стиль флирта. Обнимать, трогать мужчину не следует, если ты не собираешься кружить ему голову. Тем более того, с кем ты работаешь. Тем более, если у тебя есть партнёр и у него. Не следует звонить ему слишком много, радоваться каждому его слову и так далее. Ну, ты знаешь, как можно держать дистанцию. Ты её не держала, и с какого-то момента я уже не хотел, чтобы ты её держала.

Конечно, может, ты именно и хотела кружить мне голову. Ты хотела этого и добилась своего. Признания себя во всех отношениях. Я не обвиняю тебя в несправедливой манипуляции. Ни в коем случае. В принципе, сам виноват. Я не мог ограничить наше с тобой общение, оно было настолько обещающим . . . Я пошёл на поводу собственной мечты, старого идеала—и ради этого разрушил трудные, но всё ещё многообещающие отношения с Бель. Если бы у нас с тобой был «только секс» . . . Если бы эта спонтанность прекратилась раньше . . . Если бы ты создала серьёзную дистацию между нами—всё было бы по-другому. Опять-таки, ничего нового для тебя.

Есть вещи, о которых опыт знает. Так, если у тебя любовь, но у него есть женщина—если только ты не точно знаешь, что собираешься с ним строить отношения—что бы он тебе ни рассказывал, надо говорить: всё равно вы созданы друг для друга. Между тем ты меня немножко подвигла на то, чтобы я с Бель расстался. Потом ты, конечно, сказала, что не надо—но было уже поздно. Рубикон был перейдён. Я исхожу из того, что ты это не делала ради того, чтобы свою власть надо мной испробовать. Ты имела эту власть. Но я знаю, что в светлом поле сознания ты очень добра. Ты также умна. Поэтому пойми, пожалуйста, я тебя не обвиняю. Показать свою власть над мужчиной—почему же нет? Немножко—можно. Тем более, если ты любишь его, чувствуешь его авторитет и так далее. Но мы с тобой, как ты прекрасно знаешь, в разных возрастных категориях. То, что было бы легко и просто для человека с меньшим жизненным опытом, для меня было очень близко к катастрофе. Я чуть не потерял себя. Ты не была моей, а всё, что я созидал за это время до тебя (то, что в частности и привлекало тебя ко мне), было промотано.

Конечно, я тебе врал про Бель, чернил её и наши отношения, ожидая от тебя месседжа—расставаться нам или нет? Подсознательно, не потому, что я такой грязный манипулятор. Сейчас тоже—рассказывая ей про тебя, я представил тебя в чёрном свете. Это было из-за моих эмоций. Но она не поддалась на эту удочку, и я потом поправился, извинился и сказал, что ты, конечно, не ведьма (хотя кто его знает?;-).

Чем дольше продолжалось моё мучение, тем более понятно было мне, что только один способ есть его разрешения—или мы вместе, или мы прерываем всё. Поэтому в те нередкие разы, когда мы пытались прервать (ты помнишь Москалию, гостиничную квартиру?) и это не получалось—я чувствовал, как возвращающийся в сладкую пыточную камеру. Я уже, честно говоря, потерял надежду, что это разрешится. Спасибо тебе за то, что ты в конце концов вняла мне, своему рассудку или сердцу, или обоим, и отрезала это. Не беспокойся, с моей стороны на наших рабочих отношениях это не отразится. Важно, чтобы с твоей стороны тоже—ты не должна воспринимать мои шаги как попытки использовать эту историю. Не надо меня бояться. Я ведь тебя не боюсь? (Интересно, что мой рефлекс живота ты воспринимала как мою боязнь лично ТЕБЯ).

Что произошло? Чтобы ты полюбила меня; так как я любил тебя; из-за того, что я был так счастлив и так мучился—я раскрылся миру. Мир раскрылся мне. Это, быть может, один из самых ценных моментов в нашей истории. Ты раскрыла меня. Я стал намного более играючим, чем был ранее. И это не уйдёт. Это осталось со мной. Так что спасибо тебе. Это обогатило мою палитру. Я оценил деталь, природу, жизнь вовне—так, как до тебя не умел ценить. Слов не находил. Ты, пожалуйста, не думай, что, скажем, когда ты упоминаешь деталь вовне, когда я задал важный вопрос, и я тебя прерываю, говоря: Не отвлекайся, Не пудри мне (и себе) мозги—я правда так циничен. Нет дихотомии между «теорией игр» и открытостью миру. Поэтому я и пишу тебе это письмо. Потому что наше, всё-таки, было и есть другое. Это не перечень взаимных болей, бед и обид. Они, конечно, есть, и обидно, что их могло бы быть меньше.

Что я теперь имею? В принципе, неплохо. Живя с Бель, я хотел большего пространства (возвращение твоих слов ко мне: Ты не даёшь мне достаточного пространства). Я теперь имею это пространство. Очень жаль, что эта квартира в неправильном месте. Я её нанял впопыхах. Но мне в принципе для работы нужна именно такая квартира. Внутри неё я чувствую себя очень уютно. Дружба с Бель у нас очень тонкая. Я не думаю, что мы легко сойдёмся вновь. Может быть, шанс есть. Но мне сейчас нужен период независимости. Дружба с тобой у нас тоже очень тонкая. Я надеюсь. Я просто беру на себя право регулировать её—помогать тебе регулировать её. Ограничивать, где и если мне кажется, что мы на грани. Спасибо тебе, что ты (кажется) тоже начинаешь это делать. Работа с тобой—одно удовольствие. Я ожидаю с нетерпением нашей совместной работы—уже на базе новых отношений. Общаться с женщинами мне не очень хочется—а больше с мужчинами. Самый трудный период позади, и свободное время, которое, надеюсь, будет, точно известно, на что будет использовано.

Конечно, я не исключаю, что между нами ещё не всё гладко и чисто кончено, и поэтому хочу сказать, что в любом случае, ко многим поворотам я готов, но теперь буду более осмотрителен в том, на что согласен и на что не согласен. Можно ли корректировать своё поведение? А тем более—чужое? Я думаю, что по-дружески, из чистого сердца—можно, и если у нас возникнут такие ситуации, то я уверен, что мы оба с большей ответственностью подойдём к ним, чем ранее. Говорят, любовь эгоистична. Мне непонятно, когда я был большим эгоистом: когда ставил всё ва-банк ради любви, или когда (как сейчас) отползаю, чтобы «зализать раны», и закрываюсь обратно в своей скорлупе.

Какова бы могла быть альтернатива, если не расставаться и не становиться парой? Альтернатива—так называемые отношения любовников, я полагаю, между нами были невозможны. Для этого надо было, чтобы у тебя была намного большая готовность и смелость пойти по этому пути, да и у меня тоже. Но чисто теоретически можно себе представить, не спонтанные, а хорошо запланированные отношения со смелостью и безоглядностью в сексе, выходами на совместные мероприятия, где оба партнёра знают, что это, вероятно, не ведёт к будущей совместности. Кроме того, что я чувствовал, что такая парадигма тебе претит, для меня ты её закрыла, например, тем, что тем или иным способом выразила своё несогласие с идеей, что у меня могут быть ещё женщины, параллельные. Может, ты и имела в виду только боязнь заразиться, но я услышал это как твоё желание быть моей единственной (между тем, как ты оставляла за собой право не быть только со мной).

Несмотря на то, что положительное и светлое в наших отношениях продолжалось довольно долго, если не до конца, и сейчас продолжается, постепенно накапливался этот надрыв, и он накладывал свой отпечаток на всё, отравлял то положительное, что у нас было. Например, почему ты так настаивала, чтобы после сакраментального разговора с Бабуррой я бы на следующий день обязательно поехал с вами в горы? Решение принято было не мной. Ты не смогла ей отказать. Неужели ты так слаба, что не можешь одна нести последствия маленького неудобства? Я знаю, что ты можешь прекрасно. Между тем, ты настояла, чтобы я поехал, на основании, что лучше знаешь меня, чем я сам, и иначе мне будет худо! А может, как раз это-то время понадобилось бы мне, чтобы разобраться и принять ряд решений, которые бы также не привели ко всему последующему!

Я никогда не был хорошим медиумом. Гадание, символика, чтение знаков, предугадывание будущего, предчувствия—всё это мне чуждо. Правда, с возрастом я стал уважать всё незнаемое, и во время любви с тобой, именно из-за надрыва наших отношений (и из-за того, что ты серьёзно к таким вещам относишься) я начал придавать им больше значения—но всегда, в принципе, был глуховат в этом плане. То, что я знаю, что, когда ребёнок якобы плачет, он на самом деле смеётся, не результат того, что у меня дети уже были (хотя тоже могло быть), или что я услышал его душу как-то, а просто прямой результат того, что я услышал по телефону. Ты придавала слишком большое значение моему предугадыванию—так как сама, наверное, придаёшь таким вещам большое значение. Так вот, я никогда не был хорошим медиумом, и ещё одно подтверждение этого в том, что я не ожидал, что мой план долговременных любовных отношений с тобой приведёт к тому, к чему мы сейчас пришли.

Что было неправильного, и что нам надо расхлёбывать (мне в первую очередь): ситуацию с партнёрами, которые знают, что происходило между нами. Информация—власть, и ещё неизвестно, кто как этим воспользуется. Несмотря на доверие, даже у хороших людей часто бывает импульс «манипульнуть». Конечно, наши друзья очень тонкие и проблем, в принципе, не должно быть, и им не должно быть дела ни до чего, но мне всё же несколько неприятно. То же самое—с моими родителями и детьми. Это был действительно слишком большой ва-банк с моей стороны—так тебя преподносить. Я не знаю, что со мной случилось. Я был совершенно уверен, что ты—моя пара.

Остальное ты знаешь. Я был смешон, делая тебе предложение. Это было в первый раз в моей жизни. Но оно было искренним. Ты знаешь. Ты действительно похожа на мою мать. И у нас с тобой действительно много общего. Мы предугадываем мир часто одинаково. Но и много разного. Я не знаю, это ли твой возраст, характер или пол (или это был период твоего настроения, состояния и т.д., отсутствия с кем посоветоваться), которые определяют твоё желание обходить острые углы, которое, мне кажется, было причиной наших проблем. Не твоя вина, что в результате это могло быть интерпретировано как выгода—уход от чётких позиций. Я прошу прощения, что завлекал тебя, не предполагая, куда это может нас занести. Я всё же, в моих представлениях, честно оставлял последний выбор за тобой. И ты его делала. И сделала. Я думаю, вины у нас друг перед другом нет. Всё обоюдно. Мы квиты. Мы достойны друг друга. То, что я оказался не настолько привлекательным для тебя, насколько ты какое-то время была для меня—ну что ж поделаешь. Мы бы могли создать совместный мир, ни на что не похожий. И мы почти его создали. Его фантом. Если не такой, мы всё же можем создать другой совместный мир—более многонаселённый, с друзьями, партнёрами, не менее, если не более богатый, может, только не такой интенсивный. Я желаю тебе, чтобы ты создала свой мир с тем, с кем ты хочешь, и чтобы это у тебя получилось. Ну а я . . . Я, пожалуй, не буду делать выбора в пользу цинизма и потери надежды найти что-то близкое своему идеалу. Так интереснее.

Я—тупое существо, и если ты не хотела, чтобы я в тебя влюбился, тебе не надо было идти этой дорогой. Наша возрастная разница несущественна, ты сама знаешь. И если я говорю о своей «мудрости», то она очень относительна: по сравнению с тем, каким мальчишкой я был 10 лет назад, я, конечно, «мудр», но не более того. Может даже, наоборот: будь я помоложе, я бы не так всё ставил на кон? Не знаю. В общем, у меня характер—не застревать и не отказываться от возможной близости к идеалу, если мне кажется, что вижу шанс. Достаточно намного меньшего, чем то, что ты дарила мне, чтобы я уже чувствовал огромную связь с женщиной, где-то близкой к моему идеалу. Причина того, что у меня было так много связей, я думаю, всё же не в моей распущенности, а именно в этой вере, что я найду идеал, в поиске его. Конечно, ты не знала. Не знала этого, а также не знала, быть может, что ты делаешь, почему. А быть может, знала и какое-то время искренне шла по этой дороге. Хорошо, что мы, кажется, остановились. Я мог бы воспринять всё происшедшее причиной для того, чтобы стать «циничным», «каким был», или «ещё более циничным». Ведь это déjà vu для меня. Мой роман—об этом странном параллелизме—кто кого покинет первым, как то, что происходит с точки зрения теории игр, когда мужчина и женщина постоянно соревнуются, кто над кем возобладает и в итоге—кто кого кинет первым; и параллельно этому—об этом космосе, который возникает в любви, и о том, как это странно, когда не доверяешь, не знаешь, о чём идёт речь—о создании космоса или о соревновании. К счастью, у нас с тобой не было соревнования, а следовательно, и односторонней победы. Мы подошли к этой грани, но остановились у порога. Мы оба вели себя, насколько это было возможно в той ситуации, этично, я, несмотря на свою заинтересованность, пытался направить тебя в сторону принятия решения, любого; и когда наконец ты услышала, как я страдаю, когда наконец ты поняла—ты отпустила меня. Я знаю, что ты страдала тоже, но всё же по-иному—выбор был за тобой, я свой выбор совершил. Но я всё равно прошу прощения, если ты страдала из-за меня. Если ты должна была делать выбор из-за меня. Твоя Женственность (назову так всю совокупность твоих черт, хотя, быть может, там есть и мужское) достойно сбалансировала мою «Мудрость». Поэтому я, кажется, не сломлен. И я не в обиде. И если я сказал тебе кое-что обидное в те два вечера разборок—как же без этого? Ведь гордость-то у меня есть? (ты знаешь это всё, зачем я это пишу . . . Извини за это, и извини за нарушение правила: не обсуждать, что было) Ведь трудно найти почти свой идеал и видеть, что ты для неё не соответствуешь идеалу . . . Но как только разговор происходит в правильно выбранной атмосфере; как только я спокойно вглядываюсь в свои чувства, я вижу: ничего не изменилось, я желал тебе счастья, добра, и теперь желаю, и готов способствовать тому, чтобы ты их нашла, как могу, своим как присутствием, так и отсутствием, и я за построение космосов, а не за их разрушение и не за теорию игр, хотя и не могу отрицать, что часто это объясняет лучше, что происходит, чем благие пожелания.

Когда я расстался с Натали, я рвал и метал очень долго. Несколько лет. Обвинял её во всех смертных грехах, задумывал мстить . . . Сейчас я как-то сразу успокоился. Значит ли это, что я меньше был влюблён в тебя? Или что я стал мудрее, бесстрастнее, спокойнее? Хорошо это, или плохо? Я думаю, это неважно. Это не хорошо и не плохо. И это не определяет степень моей любви к тебе.

Я перестаю это писать, так как, кажется, основные моменты отмечены, а если продолжу, пытаясь дальше углубляться, рискую перейти грань и оставить впечатление, что перечисляю обиды и так далее, или расстроить тебя чем-либо, что тебе покажется несправедливым по отношению к тебе.

7.22.03