РУССКИЙ ВЗГЛЯД НА МЕДИЦИНУ

(СОЦИАЛЬНАЯ РОЛЬ МЕДИЦИНЫ В РОССИИ)

"В медицине вся мудрость"
Платон
ВВЕДЕНИЕ

Подбирая специальную литературу к данному исследованию, я обратил
внимание на то, что структура медицины подобна структуре империи -
сложному сплаву материальных, научных, духовных, общественных,
исторических компонентов, объединенных под общим названием медицины. В
самом деле, даже при беглом взгляде на соответствующий раздел
систематического каталога любой библиотеки мы убедимся, что
"медицинскими", например, бывают: Этика, География, Радиоэлектроника,
Психология, Кибернетика, Биомеханика, Информатика, Промышленность,
Периодическая печать, Радиология, Радиоэлектроника, Служба гражданской
обороны, Химия, Исследования в арктических и антарктических
экспедициях, Памятные места Ленинграда, Проблемы безопасности полетов,
Проблемы подводных погружений, Проблемы формирования личности,
Оккультизм, Право - и десятки других, не столь оригинальных и
выразительных доменов.
В ряду человеческих прикладных наук медицина занимает особое,
несравненное место. Она имеет дело в мироздании с тем стыком, где мир
материи переходит в мир духа - с человеческим организмом в
экстремальной ситуации, ситуации взаимодействия тела с личностью и, в
свою очередь, ее - с личностью врача, также взаимодействующего с
медициной - корпусом естественных наук, переходящих в науки о духе (в
более отдаленные исторические эпохи - наоборот), и это четверичное
взаимодействие носит характер драматического алгоритма, имеющего своим
исходом - спасение или смерть человека, пациента. Из всех других
областей человеческой деятельности пожалуй, только политика (понимаемая
как творящаяся история) представляет собой столь идеально равную
пропорцию спекуляции и эмпирики, предопределения и свободы, пропорцию,
от того или иного решения которой зависит зачастую жизнь. И подобно
последней, медицина, история медицины также существует не столько в
идеальном умозрении, сколько в совокупности творящихся феноменов, -
наряду с собственной имманентной сущностью являясь также функцией от
социальных, национальных, исторических условий, господствующего духа
и воззрений эпохи. Поэтому, с одной стороны, можно сказать, что у каждого
исторически и культурно самобытного и состоятельного народа есть своя
медицина, и, с другой стороны, что медицина вообще - есть ни что иное,
как сумма и синтез судьбы отдельных медицин.
Предметом нашего рассмотрения станет зарождение, созревание и
дальнейшая судьба медицины в России в ее соотнесенности с общим ходом
исторического, духовного и социального развития этой страны.
Одной из особенностей России начиная с 19 века была именно чрезвычайно
выраженная социальная рефлексия на медицинскую тему, медицина
выделялась обществом как важнейшая сфера социальной деятельности,
фигура врача и этико-социальные аспекты медицинской профессии стали,
можно сказать без преувеличения, центральными - наряду с фигурами
военного и революционера, бунтаря - персонажами русской
общественно-культурной мысли. Это следует объяснить, вероятно, уже
упоминавшейся особой этико-экзистенциальной и в то же время социальной
насыщенностью данной тематики - сплав, особенно близкий парадигме
русского мышления. Сами же медики, чувствуя себя неизменно в фокусе
общественного внимания, охотно брали на себя функции выразителей
общественных идеалов и "наставников общества", медиками по профессии
были многие знаковые писатели России, да и среди крупных медиков -
не-писателей трудно встретить кого-нибудь, кто бы не оставил по себе
следа как общественный деятель, подвижник, мыслитель и символ. Можно
сказать, что подобно тому, как в советскую эпоху Физик стал выразителем
свободной общественной мысли и совести (достаточно вспомнить академика
Сахарова), так в эпоху Российской Империи подобной фигурой был Врач, и.
как его диалектическое продолжение-отрицание - также и Пациент, Больной.
Нашей целью является проследить - разумеется, лишь эскизно и неполно
- возникновение, взлет и закат этой удивительной связи между
медициной и обществом в России, и выразить некоторые (отнюдь не
претендующие на полноту и окончательность) соображения о причинах этого
феномена.

ДЕТСТВО И МОЛОДОСТЬ УЧИТЕЛЕЙ

"Я убежал от эскулапа
Худой, небритый, но живой"
Пушкин

В отличие от европейских стран, в которых медицина и в средние
века, и на заре Нового времени вела свое существование в среде народов
и, несмотря на длительный период известной схоластической оторванности
от реальной жизни, воспринималась все же как явление органичное,
нераздельное с общей культурой народов, в России понятие "медицина"
нераздельно связано с общим процессом европеизации страны, берущим
свое начало в 17 веке, но ставшим доминантой всей общественной жизни
начиная с эпохи царя-реформатора Петра Великого (начало 18 века).
Разумеется, сказанное не означает, что до этого в России не было
медицины: как и везде, существовала как культура народного
целительства, восходящая еще к языческим временам - практика
ведовства, знахарства, травологии, так и монастырская культура
спиритуальной терапии, включавшая также ряд практических приемов и
обще-гигиенических познаний. Основным приемом лечения, применявшимся
спиритуальной медициной, было "изгнание бесов" из больного. Подобная
методика для своего времени была вполне научной, ведь еще в 15 веке
авторитетнейший средневековый ученый парацельс утверждал, что болезнь
- особое живое существо, поселявшееся в организме человека.
(Утверждение достаточно правдоподобное, вполне вероятно, что медицина
будущего еще к нему вернется). Известную роль играла также астрология,
бывшая распространенным явлением в придворных кругах и
использовавшаяся, наряду со всем прочим, также для медицинских (или
парамедицинских) целей. Для того, чтобы ясно понять всю дальнейшую
(как мы еще увидим, продолжающуюся даже в наши дни) коллизию,
связанную с бытованием медицины в России, приведем такой факт - еще в
60-е годы 19 века один из крупнейших русских врачей, основоположник
национальной хирургической школы И.С.Пирогов в заметках с кавказского
фронта писал как о чем-то вполне очевидном о том, что выживаемость
раненых, пользующихся средствами народной медицины и лечившихся в
домашних условиях - несомненно, выше, чем у тех, которых лечил даже
лично он, Пирогов, в госпитале, и обосновывал тем не менее
необходимость госпиталей тем соображением, что они позволяют оказывать
медицинское пособие сразу большому числу раненых, бывающих после
крупных сражений, и еще - соображениями необходимости развития науки.
Смертность после операций, проводившихся Пироговым (одним из наиболее
виртуозных операторов своего времени) колебалась (в зависимости от
типа операции) от 20 до 90 (!) процентов, составляя в среднем 60%.
Именно Пирогов был одним из тех, благодаря кому наступил, наконец,
решающий перелом - с внедрением в хирургию принципов антисептики и
асептики, началом применения сперва эфирного, затем и хлороформенного
наркоза и комплексом иных достижений и открытий медицинская наука - к
концу 19 века - обрела наконец перевес, стала более компетентной, умелой
и надежной, чем медицина эмпирическая, народная. Именно к тому
времени (1864 год) относится введенный впервые в России официальный
запрет на медицинскую практику для лиц, не обладающих соответствующим
дипломом. Это произошло примерно спустя полтора века после начала широкого
внедрения медицины европейского типа в России. Что же происходило все
это время? Нечто, поистине, ужасное. На медицинском факультете Московского
университета, открытом во второй половине 18 века, студенты постигали предмет
исключительно умозрительно, лишь несколько раз за весь курс обучения
присутствуя (и то лишь издали) на вскрытии и не разу не видя в глаза
операции. Госпитальная практика отсутствовала. Основной идеолог
медицины того времени, врач Велланский говаривал: "Главное - не
эксперимент, но умозрение". После окончания обучения
им всем выдавались дипломы лекаря, и лишь единицы из них - наиболее одаренные
либо наиболее обеспеченные - посылались для дальнейшего обучения за
границу и возвращались более или менее сведущими людьми. Остальные -
распределялись сразу же по войсковым лазаретам, городским больницам
либо - открывали частную практику, и начинали на подопытных пациентах
постепенно, шаг за шагом, в меру своей одаренности и везения
постигать, по существу, заново основы своей профессии. Понятия о
специализации не было - один и тот же врач был и хирургом, и
терапевтом, и акушером, зачастую и фармацевтом, самостоятельно
изобретая или комбинируя лекарственные смеси, выполнял
судебно-медицинские вскрытия и присутствовал на казнях и физических
наказаниях. В армейские госпитали и городские больницы шли,
преимущественно, умирать - шли либо люди подневольные, солдаты, либо
необеспеченные слои общества, не могущие позволить себе частного врача
на дому. Госпитальные инфекции уносили людей сотнями. Применялось
мучительное и бессмысленное зондирование ран, ампутации без наркоза,
изнурение больных кровопусканиями и очистительными процедурами, огромные
дозы ядовитых препаратов - таким образом, уйти от врача живым, и на
собственных ногах - являлось, действительно, редкостным везением!
Что же заставляло русское общество на протяжении этих полутора
столетий, пренебрегая вполне адекватной своему времени традиционной
эмпирической медициной, столь настойчиво стремиться к внедрению
классической медицинской науки, дававшей не в пример худшие
результаты? Как могли они предугать будущий триумф медицины и что
мешало сперва дождаться этого триумфа, а затем уж повсеместно
внедрять, не отказыаясь при этом от услуг и медицины традиционной
(подобно тому, как это сделано в современном Китае)?
Ответ, очевидно, заключается в тех совершенно особенных
перспективах, (перспективах, всю блистательность и весь трепет которых
уже трудно ощутить и понять современному человеку), которые обещала в
те времена наука вообще и медицинская наука в особенности. Уже один из
первых русских энциклопедистов-просветителей Михаил Ломоносов выдвигал
проект "приращения населения Российской Империи посредством успехов
медицины". Стратегические ожидания от медицины в особенности проявляли
русские цари - так, например, императрица Екатерина Великая в конце 18
столетия, очевидно, первой в мире ввела в России обязательное
поголовное оспопрививание (новую и не вполне апробированную тогда
методику), причем в качестве примера и для оправдания довольно суровых
насильственных мер первой приняла привику. Император Петр Великий,
кроме того, что сам был артиллеристом, навигатором, кораблестроителем
и фортификатором, неизменно носил при себе комплект хирургических
инструментов и не упускал случая лично произвести операцию или вырвать
зуб какому-нибудь зазевавшемуся или желающему подольститься к царю
солдату или боярину. На протяжении всего 18 века революционную,
преобразовательную роль в русском обществе играли сами цари, энергией
и жестокостью преодолевающие сопротивление инертной массы своих
подданных: в этом смысле символично название работы русского врача
И.Л.Данилевского, вышедшей в 1760 году: написанная на латинском языке,
она была защищена в качестве диссертации в Геттингене - "De magistratu
medico felicissimo" - "О государственной власти как наилучшем враче".
Помимо непосредственно медицинских вопросов, Данилевский ставил и
такие, как, например, "о материальном положении народа", "о высоких
ценах на продукты", особенно оригинальное - "о прекращении войн и
подготовки к ним", а также "об обучении детей в школах правилам
здоровой жизни". Подобный "action directe", прямая претензия
медицинской науки на формулирование прямо политических целей и средств
не является для тех времен чем-то исключительным - появившаяся
несколько позже на основе эволюционного учения (биологического) Ч.Дарвина
теория Т.Мальтуса рекомендовала, как известно, мероприятия по
сокращению народонаселения - в том числе и медицинского характера.
Русские цари, очевидно, знали про диалог Платона "Законы": проводя
аналогию между законодательством и медицинским делом, Платон
устанавливал и для того и для другого противоположные системы: для
свободных людей - и для рабов. Первым нужны одни законы, вторым -
другие. Равным образом первым нужна медицина, основанная на
философских началах, свободные люди должны понимать, почему их лечат
так, а не иначе, их нужно не только лечить, но одновременно и
просвещать, и лечить их должны философски образованные врачи: для
рабов достаточна медицина ненаучная, знахарская, рабов не нужно
просвещать, им достаточно приказывать. Таким образом, рождается
предположение, что в полтора века русского Просвещения медицина
призвана была выполнять не утилитарно-практическую, а главным образом
социально-политическую роль, роль содействия просвещенному
абсолютизму, желавшему создать общество "свободных", т.е.
просвещенных, а не "рабов". Для этого требовались "философски образованные
врачи", почему и в Московском университете основное внимание в преподавании
было сосредоточено на "умозрении", а не на эмпирической практике. Какой
процент солдат (или членов царской семьи - все мы солдаты!) при этом умирал
в госпиталях - 60 или все 100 - русскую доминирующую социально-политическую
мысль при этом не заботило: прогресс требовал жертв.
Следствием подобного умонастроения авангардных слоев общества -
разумеется, не только в медицине, но и в тенденциях социальной жизни в
общем - явилась своеобразная обида народа на власть, на цивилизацию,
и, в частности, на медицину. Обида была затаенная, но памятная, и нам
еще предстоит увидеть, какие отдаленнейшие и неожиданные следствия она
имела. Обе стороны - авангард и арьергард - на протяжении всего 18
столетия практически не манифестировали вслух свои намерения. И Петр,
и Екатерина - действовали как бы интуитивно, или под влиянием некоего
тайного знания - и этот стиль был доминирующим. Заговорили вслух в
другом месте и при других обстоятельствах - в ходе Великой Французской
революции. Тогда и вошли в жизнь характерные термины - "политическая
медицина" - Medecine politique, врач-политик - Medecin politique, и
зазв

речь, но и несущая новые нюансы: "Науки и искусства у свободного
народа не могут быть теми же, что у народа-раба. Медицина, столь
необходимая для граждан, столь существенно влияющая на их здоровье и
жизнь, должны быть коренным образом обновлена революцией..." сказано в
законопроекте, внесенном в 1790 г. в Национальное собрание никем иным,
как депутатом от Парижа, "врачом-политиком" Игнасом Гильотеном.
Именно примерно с этих времен достигшая самоидентицфикации и
самоосознания медицина начинает активно мечтать, и в мечтах этих не на
шутку оспаривать первенство и правоту у самой политической власти.
Так, в "Новой Атлантиде" Бэкона описано совершенное общество,
управляемое "философами" - пока еще не собственно медиками: эти
философы, в частности, синтезируют искусственные минеральные воды,
создают "комнаты здоровья" с микроклиматом, снабжают путешественников
пищевыми концентратами, предотвращающими цингу, увеличивают
долголетие. Со значительно большей определнностью высказывается
врач-философ Кабанис, активный деятель Французской революции: "Здесь,
в организации человека, собственной рукой природы начертаны
неизгладимыми знаками вечные принципы, единственное основание наших
прав и обязанностей..." Анонимный доктор медицины в 1819 г. в Париже
обращался к врачам с призывом - ни больше ни меньше, как "дать систему
социального устройства - в виде гигиенического рецепта". Он доказывал,
что "...только социальная физиология и тесно связанная с ней гигиена
дают полдожительные основы, на которых можно построить требуемую
современным состоянием цивилизованного мира систему общественной
организации..." Такова же была позиция основателя утопического
социализма Сен-Симона:"Если политики основательно изучат физиологию, -
то... они станут рассматривать задачи, предлагаемые им на разрешение,
только как вопросы гигиены." Другой классик утопизма - Фурье
доказывал, что его "Гармоничный социальный строй" обеспечит
"санитарное равновесие" всех работающих, превратит их в "атлетов
труда" и доведет продолжительность их жизни до 150 лет. Новый строй
будет отличаться "гигиенической мудростью" - "искусством обеспечивать
здоровье и силу людей в меру роста продуктов". Медицину будущего строя
Фурье определил как являющуюся одновременно "предупредительной и
лечебной". врачи же, желающие оставаться только врачами, а не
целителями всего человечества, получили первую весомую оплеуху от
третьего знаменитого утописта - Р.Оуэна:"Явный интерес целой профессии
составляет, чтобы болезни были широко распространены и постоянно
господствовали в обществе....При индивидуальной организации
медицинского дела получается, что личный интерес всех членов этой
профессии заключается в действии вопреки своему долгу, вопреки
интересам человечества". Оуэн предлагал платить врачам в зависимости
от здоровья общества, а не за лечение болезней.
Мы не случайно столь подробно остановились на воззрениях социалистов
-утопистов - их известность и популярность в России была громадна,и,
более того, многое из предложенного ими попытаось воплотиться именно
злесь в государственном масштабе. Идеи эти были высказаны не в России -
но они крепко овладели русскими умами и сердцами. В России вообще не
столь уж часто высказываются новые идеи: Россия - это место, где
высказанные (и даже пока еще не высказанные) идеи получают тенденцию к
воплощению.
Таким образом, в 19 век общество и медицина в России вступают уже в
иных, изменившихся соотношениях: русские цари, русское государство (во
многом под влиянием Французской революции) перестают быть
преимущественными носителями прогрессистскиъх тенденций и постепенно
переходят на реакционные, нтипрогрессистские позиции: при этом
прогрессизм сохраняется в обществе и развивается, но теперь уже - в
виде общественного давления, давления прогрессистких идей на
государственную власть со стороны уже возникших образованных слоев
общества, просвещенных, следовательно, "свободных": если в начале века
это, преимущественно, офицерство и фрондирующее дворянство, то к
середине века знамя прогресса принимает в свои руки новый общественный
класс - интеллигенция. И весьма значительную его часть составляют
именно врачи. Уже в 20, 30 годы зафиксированы первые случаи гонений
власти против врачей: главные идеологи эпохи императора Николая
Первого, Рунич и Магницкий, были известны как сторонники искоренения
вольностей студенчества и введения строгой цензуры во всех средствах
масовой информации того времени. О врачах Магницкий говорил, в
частности, так:"...ослепление, коему многие из знатнейших медиков
подверглись от удивления превосходству органов и законов живого тела
нашего, впадая в гибельный материализм именно от того, что наиболее
премудрость Творца открывает. Святое Писание нераздельно полагает
искусство врачевания с благочестием". Подобные нотации были невозможны
при Петре и Екатерине. Подобные нотации не могли быть услышаны
медиками того времени, полагающими за непременный студенческий шик
балагурство с трупами во время вскрытия и непримиримо разделившимися
на механицистов, взявших постепенно верх, и обеспечивших победное
шествие медицины в конце столетия, и виталистов, отступивших
постепенно же в области спиритизма и парамедицины. Тех, о ком мечтал
Магницкий - к тому времени уже не было и нет до сих пор.

ЭПОХА РАСЦВЕТА

Ряд причин, соединив вместе свое действие, привел к середине
девятнадцатого столетия к эпохе расцвета русской медицины, завоеванию
ею огромного авторитета в обществе и постановке новых, невиданных
прежде задач, обозначению новых перспектив. Подобно тому как механика,
существовашая на протяжении тысячелетий, превратилась в ведущий
общественный фактор в эпоху европейской промышленной революции, так и
медицина, соединившись с духом праздновавших свой триумф в 19 веке
естественных наук, с их переходом от умозрительных гипотез к твердому и
наглядному эксперименту, к постижению наиболее простых и безотказных
причинно-следственных связей, пережила эпоху стремительного взлета.
даже вместо самого термина "медицина" в 19 веке стали применяться
такие выражения, как "ятро-механика", "ятро-физика",
"ятро-математика", человеческий организм и его функции стали
восприниматься по аналогии с физико-механическими процессами, что, как
и вдругих науках, создало иллюзию полного овладения человеком силами
материи - и самой жизни. Врачи и физиологи - такие, как Павлов,
Боткин, Мечников, Эрисман - становятся фаворитными выразителями и
представителями русской науки вообще, носителями самого духа науки.
Звучат манифесты - например, С.П.Боткин (гепатит именуется в медицине
также болезнью Боткина) :" Если практическая медицина
должна быть поставлена в ряду естественных наук, - то понятно, что приемы,
употребляемые в практике для исследования, наблюдения и лечения больных,
должны быть приемами естествоиспытателя". И.П.Павлов, создатель знаменитой
теории "условных рефлексов", трактующей уже психические феномены по аналогии
с механическими, предтеча бихевиоризма: "Только пройдя через огонь
эксперимента, вся медицина станет тем, чем быть должна, то есть
сознательной, а следовательно, всегда и везде целесообразно
действующей". Все вне-механическое, понимаемое как вне-научное, решительно
изгоняется из сияющего храма науки - "Поэтому вы поймете, что
научно-практическая медицина, основывая свои действия на научных заключениях,
не сможет допустить произвола, иногда тут и там проглядывающего под красивой
мантией искусства, медицинского чутья, такта и т.д." (это снова С.П.Боткин).
Безотказно действующий научный механизм позволяет добиться подлинной
демократизации медицины, четкой алгоритмизации медицинского процесса,
избавления его не только от "искусства, чутья, такта", но и от самого
личностного начала: "Много труда, много времени положил человек на то,
чтобы освободить медицину от влияния личности и поставить ее на твердую
почву науки" (Боткин).
Наряду с доктринальным, имманентным ростом статуса медицины,
происходит и рост социально-организационный: в 60-х годах 19 столетия
в России происходит возникновение и становления земства - органов
местного сомоуправления, преимущественно, в деревне. В ведение земств
передавались вопросы начального образования, медицинского
обслуживания, первичного судопроизводства, кооперации и экономической
взаимопомощи всего вне-городского, аграрного сектора России,
включавшего около 90% ее населения. С земствами связано становление
класса русской интеллигенции, возникшая потребность в десятках тысяч
образованных людей, получивших возможность для приложения своей
социальной и профессиональной активности. Среди интеллигенции получила
доминатное развитие идея "народничества", "хождения в народ",
заключавшаяся в том, что подлинный народ России - 90% ее сельского
населения - до сих пор оставался вне хода общественной истории страны,
затрагивавшего лишь 10% городского населения. Идеология нового
движения призывала "идти в народ", нести ему просвещение и приобщить
ко всем достижениям цивилизации. Земство, и, в первую очередь, земская
медицина и была авангардом этого массового и миссионерского движения.
Из всех учреждений земства - школ и судов, "крестьянских банков" и
оранов местного парламентаризма - уездных и губернских управ -
подлинного успеха добились только земские больницы, только образ
"земского врача" приобрел подлинные черты героя и подвижника и в
таковом качестве стал одним из любимейших персонажей русской
литературы на много десятилетий: деятельность же прочих ветвей земства
вскоре стала вызвать преимущественно разочарование и сатиру,
преподносясь той же русской литературой как бесзуспешные усилия
прекраснодушных, либеральных, но совершенно непрактичных и оторванных
от того самого "народа", которому они собирались служить, идеалистов
(см. например "Анну Каренину" Л.Н.Толстого, "Дом с мезонином"
А.П.Чехова, "Новь" И.С.Тургенева). Отчего же так? Вероятно, оттого,
что именно в медицине крестьяне могли воочию созерцать чудо - победу
над болезнью и даже смертью благодаря просвещению и цивилизации. К
этому присоединялся железный принцип земских врачей - не брать платы
за услуги, не отказывать в помощи никому и никогда, не смущаясь
расстояниями, холодами, бездорожьем - поведение, полностью
вписывающееся в представление русских крестьян о святости.
Канонический образ дореволюционной русской медицины создал Михаил
Булгаков в своих "Записках врача": их герой, молодой, только что
окончивший университет врач, попадает в страшную глушь, в земскую
больницу, где он, фельдшер и акушерка осознают себя единственными
носителями цивилизации на десятки верст вокруг. Врач начинает творить
чудеса: впервые в жизни, прямо в ночь приезда, взяв самостоятельно в
руки скальпель, он блестяще производит сложнейшую операцию и спасает
жизнь прекрасной крестянской девушке: неуверенность, которой он
мучился в начале, сменяется абсолютной уверенностью в своем
всемогуществе: он проводит (всегда блестяще) сложнейшие операции,
принимает неправильные роды, искореняет в деревнях сифилис, добиваясь
блестящих результатов при помощи одной лишь ртутной мази (с чисто
медицинской точки зрения - маловероятно), не отступает и перед раком,
он завоевыает себе огромный авторитет, к нему валом валит народ даже
из отдаленных деревень, он принимает в день вначале 50, потом 60, 70,
90 пациетов, и еще - он борется с "дикими суевериями" и повальным
невежеством деревенской медицины - той самой, которая его столь
недавнему предшественнику Пирогову казалась предпочтительнее медицины
официальной.
Социальные притязания медицины на этом, весьма благоприятном фоне
растут: в программе издания "Журнала общественной медицины" они
выглядят так:"...После тысячелетий бесплодного служения отдельным
единицам, медицина и врачи призываются на службу целому обществу.
Требуется лечить общественные болезни, поднять уровень общественного
здоровья, возвысить общественное благосостояние...Для этой борьбы
необходимы иные приемы..." Звучит вполне как революционный манифест,
не правда ли? Русское правительство именно так его и восприняло -
"Журнал" был запрещен. На 1 съезде земских врачей врач В.О.Португалов
заявил:"большинство болезней русского народа может быть устранено не
порошками и пилюлями, а общественными, социальными
преобразованиями..." Он же, в книге с весьма символичным названием -
"Проблески санитарного будущего" - развивает эту мысль: "Все наши
повальные болезни...суть самые явные грехи нашего социального
убожества. Все они должны исчезнуть..." Общество русских врачей
Петербурга, под председательством С.П.Боткина, приняло такую резолюцию
- "1. Смерть от большинства болезней есть смерть насильственная, а не
естественная и зависит от непринятия соответствующих предупредительных
мер, указанных наукою..." На основе этого постановления была создана
правительственная медицинская комиссия по уменьшению смертности в
России под председательством Боткина, которая рекомендовала
правительству создать "наделенное чрезвычайными полномочиями"
Министерство по делам народного здравия. Рекомендация выполнена не
была - правительство уже широко переходило к тактике полицейской
борьбы конкретно с земской медициной, в частности, была конфискована
часть тиражей издававшейся Пироговским обществом научно-просветительской
литературы (представление о масштабах его деятельности - Общество
объединяло более 2000 врачей, издало 900 наименований литературы общим
тиражом 60 миллионов экземпляров).
От признания смерти от болезней смертью насильственной (в которой,
подразумевается, виновато правительство, не принявшее мер, указанных
наукою), был логически совершен следующий шаг - к медицинской
евгенике. Его совершил Илья Мечников - крупный микробиолог, ученик
Пастера, вице-директор парижского Пастеровского института. В своей
книге "Этюды оптимизма", ставшей в России бестселлером, Мечников
высказывал мысль, что считающаяся естественной продолжительность
активной человеческой жизни в 60-70 лет не оставляет практически
чел

вредные микробы, живущие в толстых кишках, которые не играют никакой
заметной роли в пищеварении и являются атавизмом. Толстый кишечник
нужно либо удалять хирургически сразу после рождения, либо
нейтрализовывать его вред посредством молочнокислых бактерий,
способных вытеснять вредные микробы.
Явная бредовость этой теории вместе с убожеством стиля автора не помешали ей, однако, стать
выдающимся явлением в тогдашней российской культурной жизни (и
преждевременно отправить на тот свет несколько десятков бедолаг,
решившихся подвергнуться рекомендованной операции - раз так говорит
наука!), что свидетельствует, пожалуй, лишь о том, как высоко был
накален градус общественных ожиданий от медицины, от которой ожидали
немедленного преобразования как общественных отношений, так и самого
человеческого естества. Можно сказать, что социальная роль медицинской
науки в России на тот период настолько опередила ее, этой науки,
реальные возможности, что возникший разрыв стал грозить массовой
реакцией.
И она не замедлила наступить. В виде книги В.В.Вересаева "Записки
врача". Это - исповедь, в которой говорится о ничтожном объеме знаний,
реально находящихся в распоряжении медицины, о неизведанности причин
возникновения большинства болезней и способах их лечения, о
неэффективности медицинских препаратов, вначале объявляемых
"чудодейственными", а потом, в руках других врачей или через несколько
лет в руках того же самого, кто их впервые применил, становящихся
совершенно неэффективными и даже вредными, о медицинском шарлатанстве,
о варварстве вивисекторов и экспериментаторов, из научного
любопытства, например, заражающих сифилисом здоровых детей, о всей
вообще медицине как действующей преимущественно ощупью и вслепую и
маскирующей свои, не менее варварские, суеверия ученой латынью.
Вересаев не отрицает научной медицины и не сомневается в том, что она, в
перспективе - единственный надежный способ борьбы с болезнями, он
отрицает именно раздутую социальную роль медицины, несбыточные
ожидания, которые на нее возлагает общество и неумеренные амбиции, которыми
вдохновляется она сама. Книга произвела ошеломляющий эффект, автор был
подвергнут обструкции многими медиками. Однако это была именно
нарастающая общественная тенденция. Знаменитыми становятся "Палата N6"
Чехова и "Красный цветок" Гаршина - о душевнобольных пленниках
медицины, едкая насмешка проявляется в произведениях Толстого. И
наконец - в холерную эпидемию 1892 года произошли холерные бунты, в
ходе которых отмечались нападения крестьян на земских врачей из-за
подозрений в массовом отравлении последними населения.
Дело здесь не в одной медицине. Изменяется вся духовная обстановка в
стране. Наука (материалистически ориентированная) не оправдала в целом
возлагавшихся на нее надежд, не открыла (и даже удалилась) от
фундаментальных ответов на извечные вопросы, и породила ряд новых
проблем, жизнь оказалась непохожа на механизм, простой наладкой
которого все решается. В стране происходил спиритуальный подъем, не
могший не отразиться также на медицине. Давно и прочно, казалось бы,
забытые персонажи народной медицины - "старцы", лечашие молитвами,
заговорами и наложением рук, не только возникли вновь - причем уже не
в простанародной среде, а в самых образованных и аристократических
столичных кругах - но даже и стали пользоваться преимущественным
влиянием при дворе (Григорий Распутин, умевший то, чего не умела
тогдашняя медицина - стабилизировать состояние больного гемофилией
наследника престола). Из таинственных монгольских степей появился
доктор Бадмаев и принялся лечить китайскими травами и тибетской
дыхательной гимнастикой. Несмотря на яростные протесты медиков, Генштаб
начал апробировать некоторые из его рекомендаций в армейских
госпиталях. Госпитали, колыбель русской медицины - это очень серьезно.
С тех пор до сих придворная и военная медицина почти постоянно стали
служить прибежищами того, что официальная наука презрительно именует
парамедициной. Медики переходили к обороне: "...Разыгравшаяся вакханалия
достигла таких пределов, что дальнейшее молчание кладет пятно на тех, кто
не возвышает голоса с целью предостеречь публику от беззастенчивых
эксплуататоров".(Газета "Русский врач", 1913 год). Блистательная эпоха
заканчивалась. С тех пор у медицины в России, несмотря на неуклонно
растущие почти весь 20 век практические возможности, уже никогда не будет
того кредита общественного доверия, которым она обладала во второй половине
19 века.

СОВЕТСКИЙ ПЕРИОД

Гигантские преобразования, о которых мечтали социалисты-утописты,
начали происходить наяву. В том числе - широкомасштабные гигиенические
мероприятия, позволившие ликвидировать эпидемии заразных болезней,
поднять жизненный уровень ранее обездоленных слоев населения и в итоге
за полвека значительно снизить уровень смертности (в т.ч. детской - в 6
раз) и поднять среднюю продолжительность жизни. Однако, парадоксальным
образом, сами врачи служат как бы лишь исполнителями всего этого, они
не определяют больше сами своего места в обществе, оно им указано
сверху. Медицинская профессия, которой практически не коснулись
классовые репрессии и сегрегация, начинает выглядеть как сословие
"бывших", утративших самосознание и ведомых внешней волей. В рамках
общей программы прославления людей труда и романтизации отдельных
профессий - получают свою долю и врачи, однако общее впечатление от
медика сталинской эпохи - это старик, величественный и благородный.
Такой, как профессор в "Собачьем сердце" Булгакова - гений и виртуоз,
не понимающий однако, что он творит - и сотворяет монстра, превратив
собаку в человека, и человека весьма скверного. Кое-как загнав
несчастного Шарикова обратно в собачье обличие, профессор задумывается
- а стоит ли тратить свой труд и свое искусство на то, что легко может
сотворить и обычная безграмотная баба, и намного лучше профессора?
Другой профессор - из "Повести о настоящем человеке" Б.Полевого -
самоотверженный и благородный профессор, однако герой с ампутированными
ногами фактически вопреки мнению всего медицинского сословия - и без
его особой помощи - совершает чудо, возвращается в строй
истребительной авиации. Очень яркий персонаж (действительности) -
профессор Войно-Ясенецкий, епископ Лука, который категорически
отказывается снимать архиерейское облачение и дает пациентам перед
операцией отпущение грехов. Тем не менее его не только не трогают, но
его книга "Очерки гнойной хирургии" удостаивается Сталинской премии
(свидетельства не только высокого профессионализма, но и полной, с
точки зрения властей и лично Сталина, политической благонадежности).
Заслуживает внимания, что книга, описывающая доантибиотические приемы
лечения гнойных процессов, удостаивается премии в 1948 году, в эпоху
победного шествия антибиотиков. А вот что пишет Н.К.Розенберг, в книге
"Инфекционные болезни", вышедшей в 1938 году: "При возникновении сепсиса
решающую роль играет не микроб сам по себе, не его локализация, а
реактивная способность тканей и способность макроорганизма к образованию
защитного барьера". Это весьма перекликается с мыслью доктора
М.Я.Мудрова - последнего и наиболее влиятельного представителя
до-пироговской, "умозрительной" школы медицины в России: "Врачевание
состоит в лечении не болезни, но самого больного".
Крупный психиатор Бехтерев был сослан и убит после того, как в 1928
году поставил Сталину диагноз "паранойя" - диагноз, действительно,
самонадеянный и глупый.
Наиболее интересные вещи происходят в Сталинский период в биологии:
ученик великого селекционера Мичурина Лысенко продолжает опыты по
селекции и добивается неслыханных, никогда более не воспроизведенных
результатов: скрещивает любые растения с любыми и получает
жизнеспособное потомство, добивается огромного повышения выносливости
и урожайности растений, получает чуть ли не новые виды. Лысенко
пользуется безграничной поддержкой властей и лично Сталина, и при нем
происходит разгром генетики - она объявляется "буржуазной лженаукой",
ее представители во главе с академиком Вавиловым изгоняются из науки
либо репрессируются. В дальнейшем - после Сталина - генетика была
реабилитирована, а Лысенко объявлен шарлатаном. Соратница Лысенко,
биолог Лепешинская, наблюдала самозарождение микроорганизмов в
герметически запаянных колбах со стерильной водой. Вот как описывает
писатель Дудинцев в романе "Белые одежды" ход мыслей одного из
(вымышленных) представителей школы Лысенко: речь Дамиана Кассиановича
Рядно перед студентами-первокурсниками:" Вы пришли, товарищи, в биологию.
Это не математика и не физика. Это живая природа. Иметь дело с ней - нужен
талант. Биология - это особенное дело. Колдовство, если хочешь. Это не чистая
наука. Это вдохновение. Это тебе не химия. Не феррум, кальций и все такое.
Это сама жизнь! Как ты ее измеришь, вгонишь в рамки?" Итак -
"талант","колдовство", "вдохновение" - именно те слова, против которых
столь энергично возражал в фазе подъема научной медицины С.П. Боткин!
Не беремся судить - шарлатанство или нет, но чисто интуитивно
(memento Боткин!) логика фаворитов сталинской эпохи - возможно, и самого
Сталина - представляется более разумной и продуктивной, более, как это
ни странно звучит, духовной, что ли, чем логика его научных
оппонентов. Как бы то ни было - урожайность росла, а смертность
сокращалась. В условиях же господства позитивистской науки - это отнюдь
не всегда так. Что же касается генетики - то дела в мире идут сегодня к
тому, что лет через двадцать ее начнут, возможно, запрещать все
государства, обладающие минимальным инстинктом самосохранения.
И наконец, в самом конце Сталинской эпохи власть нанесла открытый
удар: знаменитое "дело врачей" 1952 года, раскрытый якобы заговор
большой группы врачей высшего звена (в частности, Кремлевской
больницы), которые намеревались отравить Сталина, до этого отравили
Максима Горького - культового советского писателя - и, предположительно,
могли отравить Ленина. Кроме того их жертвами пали много других
преданных членов партии. Ятрофобия охватила всю страну: люди
отказывались лечиться у каких бы то ни было врачей. Со смертью Сталина
дело было закрыто, врачи отпущены и реабилитированы. Принято считать
"дело врачей" антисемитской кампанией, однако, думается, подобное
определение неверно: действительно, в те же годы (с 48) была развернута
кампания против "безродных космополитов", но в этом "деле" фигурировали
совсем другие лозунги, весьма неновые для традиционного российского
сознания, а именно - "врачи-вредители" и "убийцы в белых халатах" - оба
выражения с тех пор стали идеомами, вошли в состав русского языка и
применяются до сих пор, наравне, скажем, с выражением "враг народа".
Мы упоминали об обиде традиционного русского сознания на медицину в
эпоху царей-просветителей: упоминали и о сильном разочаровании в
медицине, постигшем русское общество на рубуже веков: думается, эти
сталинские гонения идут из того же источника.

Философия должна быть внедрена в медицину и
медицина в философию, ибо все свойства
философии сохраняют свое значение в медицине.
Гиппократ

Наступала послесталинская эпоха: период расцвета Советской власти, и
последний период расцвета человечества. Наука совершила очередной
качественный рывок: были освоены ядерная энергия, космическое
пространство, создан искусственный интеллект, появилось телевидение -
человеческая жизнь стремительно преображалась. В Советском Союзе этот
период носит название "хрущевской оттепели" - не слишком выразительное
название, учитывающее лишь прекращение сталинских репрессий, но не
учитывающее огромного революционного, новаторского порыва, которым тогда
было охвачено все общество: то была не оттепель, но подлинная весна.
Хрущев объявил, что "уже нынешнее поколение советских людей будет жить
при коммунизме", и выдвинул лозунг "догнать и перегнать Америку". Дух
молодости, оптимизма, дерзкого эксперимента и веры в безграничные
возможности и светлые перспективы, открывающиеся перед советским
обществом и всем человечеством, вызывал усиленную работу мысли во всех
областях человеческой деятельности: произошло подобное и в медицине.
Именно к этому периоду относится создание, пожалуй, наиболее
самостоятельного и значимого русского вклада в развитие медицинской
мысли - попытка поставить ее на философские основы, добиться
подлинного ее самоосмысления. Проследим вкратце этот философский ход
мысли.
Медицинские мыслители 60-х - И.И.Бенедиктов, В.И.Плотников,
А.Д.Сперанский, И.В.Давыдовский и другие - в первую очередь обратились к
проблеме определния самостоятельного статуса медицины, размежевания ее
с прочими науками: "Медицина еще не имеет теории... Движение научной
медицинской мысли шло... не самостоятельно. Оно зависело от движения
биологии вообще.